Глава 6

Что они там делают?

— Девяносто процентов инвесторов действительно не заботит, делают они деньги или нет, — уверенно заявил я моему другу, Гарольду-психиатру. — Они, конечно, говорят, что их это еще как заботит, в конце концов, вокруг денег игра и идет, но мои уолл-стритские гении говорят, что это неправда. Но если инвесторов это не заботит, то что они, по-твоему, там делают?

— Понятия не имею, — говорит Гарольд-психиатр, вгрызаясь в свой сэндвич с говядиной. Мы с Гарольдом-психиатром частенько уединяемся в тихом кафе неподалеку от его приемной на Манхэттене. — Практически все мои пациенты играют на бирже, и для каждого из них там что-то свое. Они мои пациенты не потому, что играют на бирже. Просто люди, которым по карману психиатр, могут позволить себе иметь и брокера, а деньги — это часть их душевной жизни. Я работаю с их личностными проблемами. Если хочешь, я могу одолжить их тебе, а ты поговоришь с ними о бирже.

Так и случилось, что в поисках неуловимой челюсти австралопитека я стал ходить на ленч с некоторыми пациентами Гарольда-психиатра, а иногда и с их друзьями, которые тоже были чьими-то пациентами, пока со временем я не стал застольным Босуэллом для народа, который днем на такси разъезжает по своим докторам. Обычно они сначала с часок беседовали с Гарольдом или другим психиатром, а потом шли в кафе и говорили со мной. Мне, конечно, хотелось бы прийти здесь к какому-нибудь высокоученому заключению, но когда я собираю свои записки, они начинают приобретать странный тон, как будто были написаны рукой Денни Кей после посещений еженедельных посиделок фрейдовской ассоциации: «И тохта я натшал заметить ф этой пациэнтке странные симптомы: кохта она сняла сфои туффли…». В общем, я предоставляю делать выводы вам самим.

— На самом деле я в акциях ничего не понимаю, — сказала ясноглазая красотка, сидевшая напротив меня. — Но я люблю биржу. Все мои знакомые мужчины обожают говорить о бирже, и если девушка умеет слушать, когда они говорят о бирже, им это доставляет удовольствие.

— Значит, вы разговариваете со своими мужчинами о бирже, — сказал я. (Я научился этому приему у Гарольда. Вам никогда ничего не нужно говорить. Вы просто мягко соглашаетесь со сказанным и, может быть, подбрасываете вопрос, ведущий на крошечный шажок в сторону.) — У них вы и узнаете, когда и что покупать.

— Иногда, — сказала ясноглазая красотка, сидевшая напротив. — На этих рекомендациях я держусь примерно при своих. Какие-то акции идут вверх, какие-то вниз. Сейчас у меня акции только одной компании, и их я выбрала сама.

— Значит, вы их выбрали сами, — сказал я. (Думаю, вы начинаете понимать, в чем заключается подобная техника разговора. Неплохо при этом попыхивать трубкой и время от времени вставлять: «М-м-м…».) — И какие же акции вы выбрали?

— «Комсат, — сказала ясноглазая красотка. — А что вы думаете о «Комсат»?

— Что вы думаете о «Комсат»? — сказал я, мастерски применяя технику передачи паса.

— Я в него просто влюблена, — сказала красотка. — Я купила акции, когда они только-только вышли, практически в первый день. И они растут, растут, растут. Я просто влюблена в «Комсат».

Мне захотелось узнать, что же в «Комсат» достойно такой любви.

— Ну, конечно же, спутники, — сказала моя собеседница, помешивая свой коктейль соломинкой. — И ракеты. И вообще будущее. Я их купила, когда они стоили двадцать два, а сейчас они уже на семидесяти, и это была моя идея. Собственная. Каждый раз, как запускают еще один спутник, я всегда думаю: ага, это мой, это мое дитя!

— Вам известно что-нибудь о перспективах «Комсат»? Какие деньги они зарабатывают или могут заработать?

— Нет. И меня это не заботит. Я все равно в этом ничего не понимаю. Я просто люблю «Комсат» и ни за что не продам эти акции. Меня не волнует. Даже если они пойдут вниз.

— Вас не обеспокоит, если они пойдут вниз?

— Нет. Не волнует меня это. Я их никогда не продам. В один прекрасный день они все равно поднимутся снова. Они слишком хорошо воспитаны, чтобы оставаться там, внизу. Если они и пойдут вниз, то все равно поднимутся.

— А мужчины, с которыми вы встречаетесь, — что они думают о «Комсат»?

— Ну, у них всех разные акции, но вы же понимаете, что «Комсат» неодобрения вызывать не может.

— Компания, делающая благородное дело?

— Именно. В этом моя идея и заключалась.

Месяц спустя после этого ленча — а я рассказал о нем Гарольду — мой друг-психиатр мне позвонил.

— Я подумал, что тебе будет интересно встретиться с ней снова, — сказал Гарольд. — Она купила новый пакет.

Мы снова встретились в кафе: я и ясноглазая красотка.

— «Макдоннел Дуглас», — сказала она. Что вы знаете о «Макдоннел Дуглас»?

— А что вы знаете о «Макдоннел Дуглас»? — спросил я.

— Это захватывающе. Они делают ракеты, реактивные самолеты и всякое такое.

— А что случилось с «Комсат»?

— С «Комсат» ничего не случилось. Я по-прежнему люблю «Комсат». Но кому приятно держать всего одну компанию — одну-одинешеньку…

С Эдвардом я встретился не в кафе. Мы сошлись в клубе, в самом центре города. У Эдварда консультационная фирма по вопросам менеджмента — бизнес, который идет прекрасно. По каким вопросам он обращается к своему врачу — здесь совершенно неважно, да я никогда это и не выяснял. Эдвард довольно плотно интересовался биржей и сейчас рассказывал о своем опыте на ней, перемежая речь лексикой водителей такси и своего психотерапевта.

— Для меня все началось с большой проблемы, — сказал он.

— Значит, для вас все началось с большой проблемы? — откликнулся я.

— Да. Видите ли, я унаследовал пакет акций «Эйвон Продактс» стоимостью в пару миллионов долларов.

— Я начинаю догадываться, в чем была проблема.

— О проблеме я вам еще ничего не рассказал.

— Извините.

— Я знал, что вот-вот унаследую эти деньги и потому пошел работать в банк, чтобы научиться управлять капиталами. Я был совсем молод, только что из колледжа, где изучал ценные бумаги. «Эйвон» тогда трясло, а все, что у меня было, это акции «Эйвон». Я занервничал. Вопреки совету банка и инвестиционного консультанта, который заправлял нашими семейными фондами, я продал солидную часть пакета. Вы знаете, что после этого произошло.

— Я знаю, что «Эйвон» взлетел вверх, кажется, раз в десять с тех пор, как вы продали акции.

— Я себя чувствовал как идиот. А еще хуже мне было при мысли о том, что это ведь были семейные акции, — мой дедушка сам был в этой компании.

— Вы могли снова их купить.

— Такая мысль мне не пришла в голову. Нет, точно, я даже не думал об этом. Понимаете, «Эйвон» — это наш семейный пакет. Но не мой лично. Потом я нашел приличные акции, уже работая в банке. Даже пару компаний нашел. Одна называлась «Шеринг», в пятидесятые годы дело было. Я предлагал ее акции всем членам моей семьи, но никто из них даже одной не купил. Сам я прикупил приличный пакет и заработал на нем неплохо, совсем неплохо. Были еще и другие.

— Вы заработали на вашем собственном выборе не хуже того, что заработали бы на «Эйвон», — сказал я.

— Не знаю, — сказал Эдвард. — Я так и не побил уровень, которого мог бы достичь с «Эйвон». Но штука в том, что я ни под каким видом не мог бы работать с «Эйвон». Он уже просто был. А мне доставляет удовольствие работать с компанией, проверять, все ли в порядке с ее менеджментом, выяснять детали, проблемы, принимать решение, а потом всех об этом решении оповестить. Таким образом, это были бы действительно мои акции.

— Вы до сих пор это делаете?

— Нет. У меня нет времени. Я иногда посматриваю туда и сюда, но основную работу за меня делает банк В этом году они выбрали настоящих чемпионов. Они купили «Лиско» за тридцать и «Мохоук Дейта» за двадцать с небольшим.